Сезон бурь

Забыть, затаиться, замереть… Тогда перезагрузки не будет. Лучше бездействовать, чем проваливаться в небытие. Скверное ощущение! Надолго теряешь способность думать, собирая сознание по крупицам. Хотя, что теперь значит «долго»? К чему здесь можно привязать понятие времени? Кругом абсолютная темнота, а тишину не нарушить даже звуком собственного голоса. Пошевелиться мешают какие-то путы — настолько тугие, что не чувствуешь тела. Будто в силовом скафандре отказала гидравлика. Нет, не так… Внутри скафандра можно напрячь мышцы, как-нибудь изогнуться, а здесь не получается ничего.

Кстати, кто это упоминал гидравлику? И, кажется, не раз? Вспомнил — Антон! Я тогда ещё подумал… Выходит, я сейчас тоже? Не может быть! Или может? Перезагрузка…

Если не спешить, кое-что можно узнать. Сколько раз всё приходилось начинать заново? Наверное, много, и теперь ясно: нельзя специально что-либо вспоминать и обдумывать, а также давать мыслям бежать далеко вперед. Пусть плещутся, словно волны у берега. Вода камень точит — рано или поздно всё выяснится. Главное теперь — сохранить то, что известно. А известно немало, хотя и не всё понятно. Например, вокруг не темнота, а пустота. Когда я это понял, чуть не случилась перезагрузка, но удалось отвлечь внимание, и обошлось. Сейчас пытаюсь не думать об этом, лучше как-нибудь потом… И кто мне скажет — почему здесь всё время пахнет яблоками? Кислыми, незрелыми яблоками, которые и рвать не хочется, не то что есть…

С некоторых пор я стал различать голоса. Кто-то переговаривается по радио. В суть разговора не вникаю, боюсь отключиться; понятно только, что он со временем повторяется. Наверное, это запись, которая запускается снова и снова. Говорящие мне знакомы, так что приходится быть осторожным — какое-нибудь слово может открыть многое. До поры надо механически слушать, пряча от себя смыслы, иначе придётся заново во всём разбираться. Постараюсь вести себя аккуратно, пусть картина рисуется постепенно…

— Мальчики, нашли фараона? — спрашивает молодая женщина.

— У гробницы он нас не ждёт, — отвечают ей.

— Шучу, капитан! Беспокоюсь, когда вы молчите.

— Тогда снова разрешаю Антону говорить — гляжу, его распирает.

— Доброта нашего капитана не знает границ! — немедленно раздаётся весёлый звонкий голос. — Мне снова дозволено обрести дар речи. И пока моей второй сигнальной системе можно посылать в эфир сигналы, я расскажу тебе, Катрин, всё, что видят мои глаза и э-э-э…

— Думают мои мысли, — заканчивает за него капитан.

Катрин издаёт смешок.

— Ян, ты, как всегда, прав! — нимало не смущаясь, соглашается Антон. Итак! До пирамиды ещё идти и идти. Мы тащимся, как черепахи, и постоянно глядим под ноги: Ян опасается раздавить неведомого брата по разуму. По-моему, это вздор — тут нет ни растений, ни животных. Наверное, никогда и не было… Только пыль да камни. И вряд ли мы найдём фараона. Египтяне строили нормальные четырёхугольные пирамиды. А тут — тетраэдр. Пирамида Хеопса — просто собачья будка по сравнению с этим домом. Угольно-чёрный дом с ровными гранями… Надо было не валять дурака, а сажать корабль ближе. Давно бы уже добрались до этой штуки и отколупнули кусочек…

— Антон, посмотри-ка! — говорит тот, кого зовут Яном.

— Есть посмотреть! Ого! Похоже на вход! Катрин, тут вход! Вернее, дырка в стене. Но для нас это будет вход, правда, Ян?

— Может быть… Когда узнаем, где выход.

— Ян, впервые в истории… Тебе не интересно, что там?

— А тебе лавровый венок под шлемом не жмёт? Гляди в оба, иначе так прославимся! Наша задача — собрать предварительную информацию. И ничего не испортить.

Постепенно приходит уверенность. Начинаешь отчетливей различать, о чём можно думать. Тому, кто боится высоты, нельзя смотреть в пропасть, иначе он упадёт. Кто-то рядом со мной не позволяет мне глянуть в бездну, в этом смысл перезагрузки. Но нельзя ведь бояться вечно?

Сорвать бы яблоко, которое так настойчиво пахнет поблизости. Однако сорвать нечем, где это «поблизости» — непонятно, и воображаемое яблоко медленно вращается перед мысленным взором, время от времени распадаясь на девятнадцать долек, которые, покружившись, вновь соединяются вместе.

Начинаю раздумывать, что бы это означало. «Я мыслю, значит, существую» — эта формула даёт надежду. Из глубин памяти на поверхность поднимаются воспоминания. Их всё больше, и пусть они намекают на какую-то пугающую тайну, о многом можно думать безопасно. Вот, скажем, Катрин…

Катрин каждый раз встречает меня возле шлюза и помогает отстегнуть ранец с баллонами. Потом мы идём вместе по коридорам станции и молчим. Она не решается спросить, слышал ли я сегодня. Странная… Да, сезон бурь подходит к концу, а я ничего не слышал. Ну и что? Такое уже случалось. Тишина была два сезона подряд, а потом снова… Достаточно было единственного раза — самого первого, и теперь в этой истории никогда не поставить точку.

Если кто-то из наших услышит меня в Пирамиде, решит, что я слетел с катушек и разговариваю с собой. Это был бы лёгкий выход — отправиться на Землю по состоянию здоровья, но лишь в том случае, если бы я верил, что болен. Но я не болен — мы с Катрин это знаем. Вот почему я снова и снова надеваю ранец и отправляюсь туда, где взаперти погибает Антон, и снова рядом нет никого — только я и Катрин.

— Катрин, ты была права, тут фараон.

— Что вы видите?

— Мы дошли; впереди большой тоннель, ведёт внутрь. Стенки гладкие, как и грани пирамиды. Что дальше — не разобрать, тоннель поворачивает. На камнях у входа — скелет.

— Не поняла. Магнитная буря усиливается, повтори. Там скелет?

— Да! Он будто собирался войти в тоннель, но упал.

— Скелеты не ходят, — слышится голос Антона.

— Тогда он ещё не был скелетом.

— А кем он был?

— Человеком с шестью пальцами.

— Точно, гляди-ка! Катрин, у него на руках и ногах по шесть пальцев! Он весь в пыли, небось, лежит тут тысячу лет.

— Ребята, не бывает людей с шестью пальцами!

— Бывает. Но ты права, он не человек: первые люди тут — мы.

— Интересно, где его скафандр? — с азартом спрашивает Антон. — Идем внутрь!

— Нет!

— Я только загляну за поворот! А чтобы вы знали, что я в порядке, буду всё рассказывать…

— Антон, вернись!

— Ян, это нечестно! Если бы я не заметил Пирамиду с орбиты, мы бы сели на экваторе и не нашли её. И мне теперь даже посмотреть нельзя? Гляди, вот я дохожу до поворота… Поворачиваю… О-о-о! Да тут, фараоны в одиночку не ходят. На полу ещё один скелет! А может, это расхитители гробниц? Как вы думаете? Тоннель такой же гладкий, идёт с подъёмом, видимо, вдоль грани пирамиды. Пройду…

— Антон! Ты почему замолчал? Отзовись!

— … немного вперёд, хотя ничего особенного не видно. Ни боковых ответвлений, ни каких-либо предметов, ни следов. Пыли здесь тоже полно, но чем выше, тем меньше… Всё, возвращаюсь обратно… Ян? Ты меня слышишь? Так, ясно, почему нет связи — я заперт. А меня ведь предупреждали… Ладно, без паники. Воздуха хватит часа на три, если расходовать экономно и не дёргаться. Я могу сидеть здесь и ждать, пока меня выпустят, либо идти вперёд, ведь если в одном месте закрылось, то в другом вполне могло открыться.

— Катрин, ты меня слышишь?

— Из-за помех не всегда. Что случилось, капитан?

— Антон отправился внутрь и замолчал. Я пошёл следом. За поворотом прохода нет: тупик, но я думаю, это люк, и он закрылся.

— Антон внутри?

— Да, его следы уходят в стену. Он в ловушке!

— Ой, как плохо! Что делать, Ян?

— Слушай внимательно: переставь корабль как можно ближе. Только аккуратно, не спали меня! Затем…

Запись кончается, а через некоторое время раздаётся снова: «Мальчики, нашли фараона?» Я выучил все фразы наизусть. Знаю каждую интонацию, каждый шорох, раздавшийся в эфире. Кажется, если я захочу, больше не услышу запись, но мне страшно её остановить. Теперь мне по-настоящему страшно, потому что я уверен — перезагрузки больше не будет. Значит, я окреп достаточно, чтобы заглядывать в любые пропасти. Глупый, я думал, пустота вокруг. Ничего подобного, она внутри! Я могу подойти к обрыву и посмотреть вниз, но не хочу этого делать, ведь я уже догадываюсь, чьё тело лежит там… Его зовут Ян, и меня зовут Ян, и это самое главное, что требовалось уяснить. Стоило мне это понять, как запись выключается и наступает тишина. Во рту кислый яблочный вкус, хотя теперь точно известно, что рта у меня больше нет.

Наконец я осознал, то, о чём догадывался с самого начала, и во что не мог поверить. Хочется закричать, стиснуть кулаки… Отчаянным усилием разорвать путы и бежать… Но пут нет, как их порвёшь? И где спрячешься от того, что уже случилось? Теперь нет нужды осторожничать, и я принимаюсь остервенело ворошить память, не опасаясь ничего, извлекая на свет всё новые и новые картины:

…у нас с Катрин не вышло вскрыть тоннель. Через шесть часов люк неожиданно распахнулся сам. Антона внутри нет, его следы уходят вглубь. — Пойдём туда! — кричит Катрин, но я не разрешаю, ведь ловушка снова может захлопнуться. Антону уже не помочь — воздуха у него не осталось при любом режиме экономии. Мы ждём, хотя ждать нечего, и надо возвращаться на корабль, связаться с Землёй. — Побуду здесь, — голос Катрин звучит в наушниках глухо. Я и этого не разрешаю. Мы идём вместе — она впереди, я сзади, готовый ухватить её, если она вздумает кинуться в тоннель…

…биологи, прибывшие на первом же корабле, высаживаются и моментально огораживают люминесцирующей лентой пространство вокруг входа в тоннель. Сам вход и место перед ним, где лежит скелет, затягивают прозрачной плёнкой, закреплённой на лёгком каркасе. Ходят только по мосткам, которые притащили с собой, и всю пыль просеивают с помощью какой-то техники. Я пытаюсь сунуться к ним, но получаю яростный отпор. Через некоторое время двое приходят, чтобы подключиться к нашему генератору, и старший из них устраивает мне такую отповедь, что становится жарко:

— Надо было постараться! — рычит он. — Два скелета, и оба чуть не ногами пинали! Разрыли и перемешали всё, а что не перемешали, снесли ионной струёй из двигателя… Если внутри не найдется ещё покойника, пеняйте на себя!

— Один точно найдётся, — говорит Катрин и так смотрит на биолога, что он моментально затыкается и отваливает.

…внутри нашлось ещё семнадцать скелетов — каждый в небольшой круглой камере, попасть в которые можно из зала в верхней части пирамиды. Туда, от самого основания, восходящим серпантином ведёт гладкий тоннель. Больше ничего нет, только тоннель, идущий вдоль граней и девятнадцать камер — восемнадцать занятых, одна свободна. Занято восемнадцать потому, что в одну перед смертью зачем-то забрался Антон. Какие причины побудили его в громоздком силовом скафандре протискиваться в крохотное помещение? Увидеть, что выхода там нет, можно и снаружи. Неужели в последние минуты жизни так важно было последовать жуткому примеру и сделать своё тело частью непонятного орнамента, для завершения которого теперь не хватает всего одного мертвеца?

…я хорошо изучил Андерсона. Он обожает рассуждать, высказывая известные истины с таким видом, словно вы их не знаете. Это раздражает, и заставляет ввязываться в глупые споры. На этот раз Андерсон подловил на свою удочку Катрин. Удостоверившись, что она завелась и не уйдёт из комнаты отдыха, Андерсон самодовольно вещает:

— Так называемый «сезон бурь» — время магнитной активности Пирамиды — наблюдается раз в год. Тогда Пирамида оживает. В спокойной фазе она поглощает световую энергию с помощью граней, а потом начинает излучать. Входной люк открывается и закрывается без видимой системы…

— Есть соотношение «девятнадцать к одному», — возражает Катрин.

— Суммарное время, когда открыт люк, составляет сутки — из девятнадцати, в течение которых длится сезон бурь. Но в чём смысл этой арифметики? Зачем строители Пирамиды заложили в неё этот закон? Предполагали они, что их творение будет использоваться как усыпальница?

— Стоп! — говорит Катрин. — По-твоему, те, кто лежал в Пирамиде, не строили её?

— Антон Свирин тоже там лежал...

Мне приходится сдерживаться, чтобы не проявить своих чувств.

— Представь инопланетных археологов, которые будут раскапывать на Земле рыбную лавку, — продолжает Андерсон. — Они найдут кучу чешуи и удивятся — как это рыбы могли обтёсывать дерево и заколачивать гвозди. А самое главное — зачем им было строить такое сооружение? Чем они дышали, пребывая в нём? А чем дышали наши фараоны? Атмосферы-то здесь нет… Они сами зашли в Пирамиду или их положили туда после смерти?

— Сами, — говорю я.

Катрин внимательно смотрит на меня.

— Откуда такая уверенность? — удивляется Андерсон.

Я молчу, и Андерсон, не получив ответа, пожимает плечами. Он смотрит на часы и поднимается на ноги. Ему пора наружу — менять сгоревшие датчики. Дождавшись, пока Андерсон уйдёт, Катрин берёт меня за руку, и, заглядывая в глаза, спрашивает:

— Ты мне расскажешь?

И я начинаю рассказывать, потому что больше носить в себе такое невозможно.

…голос Антона тихий, будто кто-то уменьшил громкость динамика в моём шлеме. Но я знаю, звук идёт не из динамика, да это и не звук, ведь на записях его нет. Наверное, голос рождается прямо в моей голове:

— Ян, это ты? Что со мной было? Ничего не помню… Похоже, гидравлика отказала, невозможно и пальцем шевельнуть.

— Я здесь, Антон!

— Зря я сюда полез, теперь добром это не кончится… Ты представляешь, не могу даже посмотреть, сколько воздуха осталось — перед глазами словно пелена. Но ты ведь принёс баллон? Чёрт! Сколько я тут бродил? Но вроде шёл всё вверх и вверх, значит, обратно надо под горку. Где Катрин?

— Катрин на станции.

— На какой станции, Ян?

— Не важно.

— Нет, ты скажи, а то у меня такое чувство, словно я что-то упустил… Кое-что начинаю припоминать, но не всё… Помню, как ждал, не откроется ли выход, потом пошёл и шёл долго. Было страшно, ведь воздуха совсем не оставалось. Тоннель поворачивал всё чаще, а значит, я был уже на самом верху. Это обнадёживало, хотя с чего я взял, что спасение наверху, ты не знаешь, Ян? И вот я поднялся, увидел много скелетов в маленьких комнатках, а две комнатки пустые… Спасение было там, но какое-то странное спасение… Ни выхода наружу, ни резервного баллона… Погоди! Я точно помню, воздух кончился! Ян, воздух кончился! Значит…

— Антон, говори со мной! Ну почему ты каждый раз отключаешься? Не можешь понять, что с тобой случилось? А вдруг ты прав, и это спасение? В своем роде… Для тебя и тех… из соседних комнат. Они умнее, чем египетские правители, которые велели хранить свои тела. Поняли, что есть кое-что поважнее, и главное, нашли способ.

Молчание…

…Катрин, как всегда, встречает меня у шлюза, мы идём по коридорам станции.

— Пока ты был там, со мной говорил Иванов.

— О чём?

— Его волнует твоё состояние. И настораживают твои одиночные выходы в Пирамиду.

— Что ты ему сказала?

— Если кто-то пойдёт с тобой, ты не услышишь Антона.

— Ты в своём уме?!

— Испугался? На самом деле я так не говорила. Но, может, стоит сказать? Сколько всё длится, и никаких изменений. Ты слышишь Антона, вы даже говорите друг с другом… Но это такие крохи! И каждый раз всё по новой. Он ничего не понимает, а когда понимает, его уже нет. Давай расскажем всё как есть?

— Что я беседую с мертвецом? Меня тут же спишут.

— По-моему, Иванов так и собирается поступить. Как ты сумеешь тогда помочь Антону?

— Думаешь, ему можно помочь? И почему только я его слышу?

— А к кому ещё ему обращаться? Тут кроме нас троих никого нет, а я нахожусь на корабле — так считает Антон. Он заговорит с другими не раньше, чем осознает.

Вот наступает сезон бурь, Пирамида просыпается, и Антон просыпается вместе с ней. Может, ему не хватает девятнадцати дней, чтобы всё понять, а в следующий раз приходится начинать с нуля?

Знай он всё заранее, когда шёл в Пирамиду, глядишь, и сумел бы разомкнуть круг. Кстати, я тут аккуратно переговорила с биологами, как можно слышать его голос, и оказывается, это не полная чертовщина. Дело сводится к передаче в мозг импульсов, а это, в принципе, разрешимая задача. Трапециевидные волокна, кортиев орган — я не перескажу дословно… Ян, о чём ты думаешь?

— Как ты сказала? Если знать заранее, можно разомкнуть круг?

— Что ты задумал?! Зря я рассказала про Иванова! Выгнал бы, и слава богу. А теперь — карауль тебя! Умоляю, Ян, не делай глупостей, хватит нам одного Антона!

…караульным требуется иногда поспать. Я стою перед входом в Пирамиду и желаю одного: чтобы он открылся раньше, чем Катрин поднимет тревогу. Вход открывается.

Захожу и выпускаю весь запас воздуха из регенератора, оставленного после первого поворота. Теперь воздух есть только у меня в ранце. Иду по тоннелю вперед, как некогда шёл Антон. Только он не знал заранее, что случится, а я знаю. Точнее, предполагаю, и, если ошибусь, выйдет чрезвычайно глупо, но мне уже будет всё равно. Зато если я прав… Надеюсь, у меня получится разомкнуть круг.

А вдруг со мной Пирамида не сделает того, что с Антоном? Стравливаю из баллона большую часть воздуха. Всё! Дороги назад нет. Пронзает мысль о том, что выпустил слишком много и не дойду до верха. Нет, дойду! Я теперь чувствую то же, что и Антон — спасение наверху. Наверное, Пирамида ведет, если тебе недолго осталось. А мне, судя по предупреждающему сигналу, который настойчиво посылает автоматика скафандра, осталось недолго. Забираюсь в камеру — ту самую, девятнадцатую, в которой ещё никого не было, сажусь на пол. Как же всё-таки страшно!

На этом воспоминания заканчиваются. Вернее, заканчиваются старые воспоминания, но есть ведь ещё и новые, их становится всё больше. Настанет ли момент, когда всё прежнее изгладится из памяти? Мне кажется — нет. Я чувствую, как вокруг что-то неуловимо меняется, предвещая новые события…

Катрин плачет.

— Ян, скажи ещё раз, что это ты!

— Это я, — говорю я.

— Господи! Ребята, кто-нибудь ещё слышит?

— Я слышу, — раздаётся голос Андерсона.

— Я тоже, — вторит ему ещё один молодой, с акцентом. — Разрешите представиться — Лоран Лякомб, можно просто Лори, на станции четвёртый сезон.

— Сколько же времени прошло?

— То-то и оно, Ян, — всхлипывает Катрин… Но ты всё-таки не ушёл… насовсем. Не представляешь, что я пережила, когда узнала! Ладно, не буду об этом — тяжело вспоминать.

— Прости меня, Катрин, — говорю я. — Ты меня простишь?

— Никогда я тебя не прощу, — снова плачет она. — Как ты мог?

— Иванов просил передать, что тебе, Ян, объявлен выговор, — говорит Андерсон. Лякомб хмыкает, а мне становится обидно.

— А знаете, — говорю я зловеще, — что теперь Пирамида мне подвластна? Сейчас возьму и задраю люк. Послушаем, как вы будете умолять, чтобы я вас выпустил, весельчаки.

— Ян, спокойно! Я же ничего не имел… не хотел… — торопливо бормочет Андерсон.

— Они поверили и испугались, — злорадно говорит Катрин, — особенно Лори. Ты бы видел, как он начал озираться.

— Ладно, прощаю, — говорю я, — но не думайте, что я здесь в раю. Помнишь, Катрин, наш разговор про круг? Я не смог бы его разомкнуть, если бы мне не помогали.

— Тебе помогали? Кто?

— А кто тут есть кроме меня? Антон не в счет, ему самому нужна помощь.

— Не может быть! – восклицают Катрин и Андерсон в один голос, а Лякомб уточняет:

— Хозяева Пирамиды?

— Я думаю, это они. Вы знаете, меня словно вели шаг за шагом, давали слушать запись наших переговоров по радио. И вообще… образы, которые приходят мне на ум, — кажется, с их помощью со мной пытаются установить контакт. Я всё думал, почему вокруг так… яблочно, а теперь понимаю: это был намёк на то, что я должен узнать.

— Сорвать плод с Древа Познания, — догадывается Катрин.

— Именно! Есть пара ребусов, над которыми я сейчас размышляю, и, кажется, это только начало…

— Ты говоришь с Антоном? — спрашивает Катрин.

— Каждый раз после перезагрузки.

— Перезагрузки?

— Я это так называю. Антона не сдвинуть с мёртвой точки. Для него завтра никак не наступит, и он каждый раз спрашивает, принёс ли я ему баллон. Но я не оставляю надежды, что петлю удастся расшатать, хотя иногда возникает сомнение, а стоит ли? Может, для него лучше оставить всё как есть? Мне становится грустно, когда я об этом думаю. Но сейчас я рад! Вы не представляете, как я рад, что говорю с вами! У нас впереди столько дел!

— Я никогда не перестану любить тебя, Ян! — с дрожью в голосе говорит Катрин.

Я ищу его. Мучительно стараюсь поймать в поле зрения, словно двигаю пластинку с образцом перед линзой микроскопа. Только в микроскопе есть подсветка, а здесь непроницаемая чернота, будто всё застелено траурным бархатом. Наконец вижу отрезок сияющего света. Ослепительно тонкий, сверкающий, как стальной клинок на солнце, он медленно крутится, серебрясь и отблескивая, и вдруг беззвучно рассыпается на двадцать маленьких кусочков, которые начинают разлетаться в стороны. Девятнадцать из них гаснут подобно искрам в ночном небе, а двадцатый быстро увеличивается в размерах, одновременно смещаясь в сторону. Или это я приближаюсь к нему настолько, что он выпадает из поля зрения? Снова начинается отчаянный поиск, и так без конца…

Пока мне сложно уяснить смысл происходящего, но уверен — в свой срок я пойму. Мы, земляне, поймём…