Прогулка по зарослям пижмы

Первым исчез папа. Такого ещё не случалось, папа был всегда. И вчера он был. Алик вспомнил, как накануне, проснувшись, окликнул Тома. Тот сидел на стуле возле кровати, накрытый рубашкой. Алик нашёл его и погладил по шерстяной спине.

В детской на полу лежал ковёр, мохнатый, как спина Тома. Ковёр приятно щекотал босые ноги, он был цветастый и мягкий. Алик подумал, что такая детская ему нравится, и хорошо бы она завтра не изменилась. Снеговики и зайцы в шарфиках улыбались, словно хотели спрыгнуть со стен и тоже немного походить по ковру; гном в жёлтой машине ждал, когда можно будет ехать.

За той дверью, где раньше был туалет, оказалась ванная. Папа перед зеркалом брил густую пенную бороду.

— Ребёнок проснулся! — закричал он, увидев Алика с Томом.

Подошла мама и показала, где теперь туалет.

— Господи, как я устала, — сказала она. — Каждый день одно и то же…

— А я говорил, не надо сохранять, — ответил папа. — Но тебя разве убедишь? Вот теперь и мучайся.

Алик обнял мамины колени и потёрся носом об её ладонь. Ладонь пахла колбасой.

— Приходите на кухню, я бутерброды сделала, — вздохнула мама.

Она забрала Тома и проговорила ровным голосом:

— В туалет с игрушками нельзя. Том подождёт на кухне, это там, — она махнула рукой. — Понял, Алик?

Кухня на этот раз была просторная, с выходом на лоджию. Пол весь в прохладных бежевых квадратах, на каждом из них по краю узор — косые чёрточки с полосочками. Прежде тоже были квадраты, только уложенные по-другому, и не бежевые, а синие. Алик с Томом встали на цыпочки, чтобы посмотреть, что же там, на лоджии, но стекло на двери начиналось слишком высоко, и тогда они принялись один за другим открывать шкафчики, отыскивая, не найдётся ли там сегодня пахучей жестяной банки с чёрными кружочками на красном фоне, как у божьей коровки.

— Массовые беспорядки, вызвавшие проливные пожары, обсуждались правительствами стран большой восьмёрки, что, учитывая сохраняющуюся напряжённость, привело к многочисленным человеческим жертвам среди гражданского населения, — сказал телевизор. — Никто из находившихся на борту не выжил, матч закончился со счётом ноль – ноль.

— К стенке их всех надо, — проворчал папа. — Ворьё…

— Вот я тебя одна воспитывала, — согласилась с ним бабушка, — и ничего, вырастила. Крутилась, как могла. Ребёнка в сад, сама на работу. До сих пор работаю, хотя давно на пенсии.

— Если бы его в сад брали, я бы дома не сидела, — обиделась мама.

— И я про то же! — кивнула бабушка. — Разве можно было рожать с такими показаниями?

Алик посмотрел на Тома, но тот не знал, что ответить.

— Алик, хватит по шкафчикам шарить! — сердито сказала мама. — Каждое утро обязательно надо громыхать кастрюлями. Сейчас провожу всех, и пойдём с тобой гулять, а пока иди, полепи.

— Надо у него собаку отобрать и выкинуть, — ответил ей папа. — Тогда, может, слушаться начнёт.

Тому стало страшно, и он заскулил.

— Не плачь, Алик, папа нас любит. И тебя, и меня, — успокоила мама.

— И Тома? — уточнил Алик.

— Да, Тома тоже.

Алик взял Тома на руки и пошёл в детскую, размышляя, где там может лежать пластилин.

Это было вчера, Алик хорошо помнил, как слепил снеговика и зайца. Им, в самом деле, понравился ковёр. Потом пришла мама и строго сказала, что, если Алик ещё раз выпачкает ковёр, она уберёт пластилин, и не будет больше никакой арт-терапии. Они с мамой и Томом пошли гулять, а после обеда мамина машина возила их троих к врачу — Алика, маму и Тома. Вечером, когда Алик лежал в кровати, за стенкой всхлипывало и сердито бубнило, это родители готовились ко сну. А наутро папа пропал.

Алик понял это не сразу. Сначала он подумал, что папа просто ушёл на работу раньше. Держась за железную спинку кровати, Алик сидел и оглядывал комнату, которая снова изменилась. Ковра, зайцев и снеговиков не было. На крашеном дощатом полу угрюмо толпилась незнакомая мебель. Бабушка, укрывшись шерстяной шалью, спала на сундуке, подложив кулак под щёку. Рядом на кровати лежала мятая ночная рубашка, пахнущая мамой, — наверное, та спала сегодня вместе с Аликом, и встала, чтобы приготовить всем завтрак. Том, как всегда, сидел на стуле возле кровати. Сегодня он был деревянный, с отломанным ухом. Он очень обрадовался тому, что Алик проснулся, и они вместе пошли искать кухню и маму.

Кухня оказалась рядом — за стеной, где вчера была спальня родителей, но вместо мамы там стояла незнакомая тётка в халате и сердито варила пищу в эмалированной кастрюльке. На всякий случай Алик с Томом обошли её стороной и стали изучать содержимое тех полок, до которых могли дотянуться. Банка, напоминающая божью коровку, была на месте.

— На, Том, понюхай, как вкусно пахнет, — сказал Алик.

— Ильины! — громогласно протрубила тётка и застучала звонкой ложкой по краю кастрюльки.

Алик от неожиданности выпустил банку из рук. Она стукнулась об пол, раскрылась, и по кухне раскинулись продолговатые сушёные листочки.

— Нет, ну вы поглядите! — завопила тётка. — Этот волчонок опять мою лаврушку высыпал! Вы как хотите, я буду жалобу писать. Пускай его в интернат заберут. Он же ничего не соображает! Устроит пожар, и поминай как звали, сгорим все…

Тётка ещё продолжала бурлить, словно её варево, когда всклокоченная со сна бабушка поспешно схватила Алика с Томом в охапку и потащила в комнату.

— Когда ты запомнишь, что одному из комнаты выходить нельзя! — раздосадовано сказала она, и отвесила Алику подзатыльник. — Вот твой горшок!

Она выдвинула ногой из-под кровати громыхнувший железный горшок с ручкой. Мама, запахивая на груди халатик, заглянула в комнату.

— Что стряслось? — спросила она.

В коридоре топтался пузатый дядечка с чёрными усами и папиросой. Он ловил маму рукой за талию и тянул прочь, приговаривая:

— Пошли скорей, а то мне на службу. Видишь, всё в порядке...

— Мама, кто это? — тихонько спросил Алик, указывая глазами на дядечку.

— Алик, ты опять? — сказала мама и сдавила ему плечо.

— Лида, я так не могу! — надулся дядечка и, отпустив мамину талию, засунул руки в карманы широких штанов. — Я всё делаю для твоей семьи, даже пытаюсь заменить отца твоему сыну! А он демонстративно отказывается признавать меня! Каждый раз притворяется, будто видит меня впервые…

— Не надо заменять, — сказал Алик. — У нас уже есть папа. Правда, мам?

— Пожалуйста, полюбуйтесь! — горько усмехнулся дядечка.

— Нет у нас никакого папы, — сказала мама и заплакала.

Она захлопнула дверь перед чёрными усами и, сделав несколько бесцельных шагов по комнате, воткнула штепсель в розетку.

— Наша задача, — проникновенно сообщил откуда-то сверху мужской раскатистый голос, — беспощадно уничтожать врагов трудового народа, стоящих на пути в светлое будущее.

Алик с Томом переглянулись. Они поняли, что папы теперь, наверное, не будет.

— Не реви, — сказала бабушка маме. — Я тебя одна растила, и ты вырастишь…

Она достала из деревянной хлебницы на столе кусок булки и протянула Алику. Алик запихнул в рот корку, а из мякиша начал лепить зайца, но уши не выходили, пришлось съесть и мякиш.

Алик проснулся от того, что на улице яростно лаял Том. Кругом была душная темнота, пахло луком и кислятиной. Он хотел слезть с кровати, но пол решил сыграть в прятки, и Алик рухнул вниз, переполошив по пути загремевшую посуду и больно стукнувшись локтем. Комната озарилась светом керосиновой лампы, которую держала в руке бабушка. Алик увидел, что сидит в избе, возле печки.

Бабушка осторожно приоткрыла дверь и крикнула в темноту:

— Кого там леший носит?.. Влас, Петруха, будет лежать! Поднимайтесь, ловите ирода!

Том внезапно затих. Бабушка постояла немного возле двери, затем, пристроив лампу на столе, опустилась на лавку.

— Бабушка, а кто такие Влас и Петруха? — спросил Алик, оглядываясь.

— Никто, — сказала бабушка. — Выдумала, чтоб лиходей испужался.

— А где мама?

— Господи, Иисусе Христе, — крестясь, запричитала бабушка. — За что мне эта напасть? Опять пошёл молоть ерунду... Что ни день — мама да мама. И не надоест ему никак… Сиротинушка ты, голова непутёвая… Сиротинушка… Она взяла лампу и вышла во двор. «Поскорей уж прибрал бы меня боженька!» — слышался её голос.

«Неужели мамы теперь тоже не будет?» — подумал Алик, сидя в темноте и потирая локоть.

Бабушка вернулась.

— Собачку увели, ироды, — сказала она. — Эх…

Алик собрался залезть обратно на печку, но бабушка остановила его.

— После выспишься, — сказала она, — уже светает. Скоро Тихон зайдёт, пособишь ему...

— Как это? — спросил Алик.

— Как давеча… Запамятовал?

Алик кивнул.

— Он будет сеять, а ты следом пойдёшь. Бери землицу, лепи кругляши, да бросай, словно зёрна. Чай, у тебя рука лёгкая, хлеб уродится. И людям добро, и нам благодарность… Иди-ка, покамест, поешь, тут каши немного осталось, а то заснёшь — снова всё позабудешь.

Алик скрёб деревянной ложкой по дну закопченного чугунка, раздумывая, кто увёл Тома и не мог ли этот же ирод похитить маму. Открылась дверь, вошёл усатый дядечка, который вчера хотел заменить папу. Он поставил на пол ведро картошки и, вытащив из-за пазухи несколько яиц, передал их бабушке.

— Ох, Тихон, — сказала та, — гляди, покарает тебя Господь за жадность.

— Не взыщи, соседка, самим есть нечего, — ответил Тихон, не смущаясь. — Бог даст, соберём урожай, тогда и поквитаемся. А что это кобеля вашего не слышно?

— Хватит ширкать, ложку сточишь, — сказала бабушка, повернувшись спиной к Тихону и забирая у Алика чугунок. — Идите уже.

Алик проснулся и смахнул с лица божью коровку, которую раскрашивал тот же мастер, что и жестянку с пахучими листьями. Он помнил, как всё утро сеял, старательно лепя земляные зёрна, отчего пальцы покрывались шершавой коркой. Когда Тихон сказал, что можно немного передохнуть, Алик прилёг на траву, подстелив под себя пустой мешок, и задремал.

Ему снилось, что бабушка везёт их с Томом к доктору на маминой машине, но Тома не видно, потому что его украли. — Ничего, — бормотала бабушка, — я Тома одна вырастила, а тебя уж как-нибудь…

Она крестилась и курила папиросу, которую сунул ей тайком пузатый Тихон, пока в коридоре обнимал маму за талию. В гулкой безжизненной клинике не было ни врачей, ни пациентов. Двери в кабинеты распахивались от выпирающей изнутри пустоты, и вязли в этой моментально застывающей бесплотной субстанции. Лишь в одном кабинете ещё оставался доктор в белом халате. Это был папа. Он, как обычно, начал показывать Алику разные картинки, выведывая, что на них нарисовано. Затем расспрашивал, что Алик делал вчера, позавчера, на той неделе…

— Печально, печально, — вздохнул он, наконец. — Я же говорил, не надо было сохранять ребёнка, но тебя разве убедишь?

Бабушка виновато развела руки в стороны и протянула папе несколько куриных яиц, но папы уже не было, белый халат лежал на полу. Алик хотел отдать его бабушке, но та тоже куда-то делась, и только божья коровка ползла по лицу…

Алик огляделся кругом, собираясь спросить у Тихона, можно ли идти домой, или они ещё будут сеять, но Тихон пропал. Не было также пашни и деревянных изб на холме, да и сами холмы, пока Алик спал, кто-то перелепил совсем по-другому. Небольшая бурая птичка, быстро фырча чёрно-белыми крылышками, вспорхнула на куст бузины. Перебирая лапками по ветке, приблизилась, разглядывая Алика, и весь её вид говорил о том, что никого из тех, кто строит избы и возделывает огороды, здесь нет и, скорее всего, никогда не было. Одуванчики тихонько кивали, подтверждая это, их жёлтые цветки легко покачивались на волнах травяного моря. Кто-то большой и невидимый, забавляясь, легко окатывал Алика потоками весеннего воздуха, предлагая на выбор запахи елового бора, луговых растений, близкой воды и ещё много чего безымянного, щекотавшего ноздри.

Из леса вышел Том и затрусил к Алику. Он был большой и довольный. Птица, напуганная появлением волка, пискнув, улетела прочь. Подойдя, Том ткнулся лобастой головой Алику в плечо, чуть не свалив на землю, и стоял, улыбаясь, смешно топорща бакенбарды. Алик обнял друга, запустив пальцы в густую тёплую шерсть. Наконец Том был настоящим, каким его выдумал Алик, а значит, всё кругом было настоящее, и останется таким навсегда…

Том повёл Алика к реке, чтобы показать, как стайка мальков парит в прозрачной воде, чуть выше другой, теневой стайки, вслед за первой повторяющей на золотящемся дне непредсказуемые метания и остановки. Длинная, излизанная рекой коряга, погружалась под воду и с журчанием выныривала на поверхность, напоминая пловца, который гребёт против течения, всё время оставаясь на месте.

Вспугнув мальков, Том зашёл в реку и принялся шумно лакать, демонстрируя острые белые зубы. Алик набрал влажной глины и, присев на камень, стал лепить человечков. Он вылепил целое племя и посадил всех на берегу, чтобы они обсохли и посмотрели, как здесь красиво и хорошо. Потом Алик и Том пошли дальше, а глиняные человечки остались смотреть, и стрекозы, чтобы развлечь их, кувыркались в воздухе.

Вечером Алик отпустил Тома, поскольку тот был голоден и хотел поохотиться, а сам, сдвинув ногой шишки, улёгся на мягкую хвою и стал глядеть вверх. Сосны, как атланты, стояли над ним, подпирая кряжистыми одеревеневшими руками небо, которое наливалось фиолетовым. Комары деликатно звенели в сторонке, не решаясь тревожить Алика в столь важный для него момент.

На рассвете Том вернулся туда, где они с Аликом расстались накануне, но нигде не мог отыскать друга. Растерянный, он метался среди дремлющих смолистых атлантов. Сотни бесполезных запахов толклись повсюду, монотонно бубня каждый своё, однако никто из них не мог подсказать, куда делся Алик. Лишь один след пятился прочь от сосновой опушки — тот, что они вместе оставили вчера. Опустив морду к земле, Том помчался по этому следу, носом скатывая в клубок невидимую нить, которую они с Аликом разложили по траве.

Река зябко куталась в густой утренний туман. Коряга, так никуда и не уплыв, продолжала булькать в молочной дымке. Глиняные человечки, заметно подросшие за ночь, успели обустроиться, возведя на берегу несколько шалашей, крытых лапником. На вытоптанной площадке прогоревший костёр чадил, обкуривая разломанную грибную шляпку и россыпь стрекозиных крылышек. Несло мочой и тухлой отрыжкой. Том сунулся в один из шалашей, и тут же получил болезненный укол заострённой палкой в нос. Он фыркнул, отскочив, а из шалаша донеслось злорадное хихиканье. Том махнул лапой, опрокинув хрупкое жилище. Маленькие дикари бросились наутёк, испугано вскрикивая. Они противно пахли дымом и глиной, совсем не так, как Алик. Брезгливо скривившись, Том побежал прочь.

Широкими скачками он уносился подальше от злобного и глупого племени, поселившегося теперь в его мире. Со временем оно, должно быть, разрастётся и заполонит всё кругом, но пока можно было ещё спастись от него, всей грудью ныряя в густую росистую траву, очищающую тело от липкого чадного запаха. Том мчался до тех пор, пока стволы елей, обессилев от быстрого мелькания в тумане, не вынудили его перевести дух. Тяжело дыша, Том остановился. И тогда он увидел Алика.

Алик грустно улыбался ему, растворяясь в утреннем небе, отступая туда, где прячутся от солнечного света звёзды, но был ещё виден, и Том, задрав морду, протяжно завыл. Он знал, что Алик будет возвращаться каждую ночь, то округляясь, то вновь становясь тоненьким серпиком, но было что-то страшно несправедливое в том, что они больше никогда не смогут, шагая бок о бок, прогуливаться по зарослям полыни и пижмы.