Человек в зеркальном скафандре

Когда с манёврами покончили и запустили маршевый, я ещё раз проверила пассажирские капсулы, а затем вызвала капитана:

— В «холодильнике» порядок, жду ваших распоряжений!

— Отдыхайте.

— Товарищ капитан! Я, так сказать… первый рейс, и ведь — традиция?

Голос капитана потеплел:

— Что у вас?

— Ликёр «Море Энцелада».

— Одобряю! Давайте в кают-компанию! Мы с Вираком сейчас будем.

Пили из титановых стаканчиков, напоминающих большие напёрстки, — за «нового инженера-медика и её прекрасные глаза», за «скорейшее возвращение на Землю точно по графику»… Закусывали яблоками и печеньем. Произнося тост, капитан чуть усмехался, он не выглядел больше сердитым и усталым — от этого в крошечной кают-компании, совмещённой с камбузом, делалось уютно, и можно было поджать под себя ногу, а не сидеть прямо, как палка, и хотелось сказать много хороших слов этим двум бывалым людям: капитану и пилоту Вираку.

Пилот был молчалив. Иногда он склонял голову, как бы соглашаясь с капитаном, а может, кивал в такт собственным мыслям.

— Давайте за Дениса Тепливцева! — вдруг изрёк он.

Оба — капитан и пилот — не чокаясь, осушили стаканчики, и я вслед за ними, хотя слышала это имя впервые.

Капитан сделал мне какой-то знак, но я не поняла, а Вирак пояснил:

— Этот человек, Женечка, спас мне жизнь.

— Ты опять за своё? — с некоторым раздражением спросил капитан.

Вирак поднял обе руки, сдаваясь.

— Больше не буду, — сказал он и повернул кресло, чтобы встать из-за стола. — Пойду в рубку, бдеть. Кстати, Женечка, ликёр — прелесть.

Некоторое время после того, как пилот ушёл, капитан легонько барабанил пальцами по столу, а я гадала: что за история связана с Денисом Тепливцевым и чем вызвана досада капитана. Я почти ничего не знала о членах нашего маленького экипажа — меня назначили в рейс всего за несколько дней до старта, и мы едва успели познакомиться.

— Понравились вы, что ли, Вираку? — произнёс наконец капитан. — С чего бы он решил… гм… открыться перед вами? Однако лучше будет, если вы забудете его тост. Для Вирака лучше.

Эти слова удивили меня:

— Мгер Минасович, не понимаю! Какой-то секрет связан с этим Тепливцевым?

— Тепливцев пилотировал грузовик и погиб по пути на Гуоту, — сухо сказал капитан. — Поперечный дрейф при входе в лаз… Грузовик обнаружился позже. Такая вот грустная история.

— Так это не тайна?

— В информационной базе всё есть.

— А Вирак здесь при чём?

— Ну, пошло-поехало, — поморщился капитан, — неужели нельзя без расспросов? Меня-то, собственно, волнует врачебная комиссия: чтобы им не стало от вас известно, как Вирак… гм… интерпретирует своё спасение после аварии. Хотя, может, всё это выеденного яйца не стоит — столько воды утекло. Но, с другой стороны, им только дай повод… Словом, обещайте не болтать!

— Вирак перенёс аварию?

Капитан, не отвечая, смотрел на меня, и я смутилась оттого, что не сразу поняла, чего он дожидается.

— Обещаю! — наконец выпалила я.

— Так-то лучше! Давайте-ка ещё по одной.

Мы выпили.

— Ладно, расскажу! — вздохнул капитан. — Не хотел я в эти вещи вдаваться… Что вас интересует?

— Вы упомянули аварию.

— Авария… Скверная штука! Знаете, когда реактор шлёт вам пламенный привет… гм… назовём это так…

Я почувствовала, что краснею: мне было известно, как в действительности на космическом жаргоне называется бесконтрольный выброс плазмы из двигательной установки.

— Я в то время только вышел в отставку и устроился в «Космические перевозки», — продолжал капитан, — сменил, так сказать, штурмовик на грузовик. Вирак тогда уже считался здесь опытным пилотом. В тот несчастливый рейс он отправился, чтобы доставить бурильное оборудование на Гуоту.

Пространственный лаз проскочил нормально, собирался начать первую коррекцию, тут всё и случилось. Хорошо, автоматика успела отстрелить рубку, пока не полыхнуло по-настоящему!

Впрочем, это я только так говорю — хорошо, а на самом деле хорошего там было мало. Как представишь себе: еле живой от травм пилот в остывающей рубке — что он должен чувствовать? Вокруг никого, а кислорода — на три дня. По всему выходило, что Вирак обречён, но тут случилось чудо: из лаза выкинуло «летучий голландец» — грузовик, который за шесть лет до этого промахнулся и зашёл в лаз не по оси. Отыскался этот корабль, прямо скажем, вовремя и как раз там, где нужно! Вирак сумел дистанционно переключить управление грузовиком на себя, произвел стыковку и перебрался к нему на борт. Пилот грузовика оказался внутри, но был мёртв уже не один год. Умер он не от того, что кончились ресурсы, их сохранилось достаточно. Все системы работали, и Вирак сумел добраться до Гуоты.

— Постойте! — сообразила я. — Это и был грузовик Дениса Тепливцева?

— Так точно.

— Получается, если бы Тепливцев не погиб, Вирака сейчас не было бы в живых. Поэтому он чувствует себя в долгу перед этим пилотом?

— Не совсем так. Сейчас вы поймёте…

После аварии дальняя связь у Вирака не работала, но как только он перебрался в грузовик, тут же связался с центром управления на Гуоте. Сохранились записи этих переговоров… Понимаете, во время аварии и после Вирак перенёс то, что просто так человеку пережить не дано. Травмы, ожидание смерти, кислородное голодание… Вдобавок — напряжённейшая стыковка: из двадцати двигателей у Вирака работали двенадцать. Всё это объясняет некоторую деформацию его психики в то время.

Я слышал запись — на ней Вирак докладывает, что обнаружил на борту грузовика истлевшее тело пилота. Затем он рассказывает, как до того говорил с этим человеком по ближней радиосвязи. Убеждённо так рассказывает, обстоятельно… Якобы, Тепливцев направил свой корабль ему на помощь, а сигнал бедствия будто бы принял ещё до аварии... В такие моменты понимаешь, как слаб человек!

По радио с Вираком работал психолог, и кризис быстро миновал: Вирак признал, что не мог общаться с пилотом, умершим несколько лет назад. То, что траектория грузовика оказалась удобной для стыковки, он стал называть чудом и уже не связывал… гм… с действиями мертвеца.

На Гуоте Вирак прошёл реабилитацию, вернулся на Землю, где продолжительное время находился под наблюдением, и, наконец, снова был признан годным к работе пилота.

Теперь, Евгения, послушайте меня внимательно. Я ни в коей мере не хочу сказать, что комиссия зря допустила Вирака к полётам. Он даст сто очков форы любому! Но сейчас я знаю: кое-что он сумел скрыть от врачей. Вирак до сих пор считает, что Тепливцев его спас, — и пусть считает!

Одно дело — выжить по прихоти случая, другое — по воле кого-то, кому твоя жизнь не безразлична. Чувствуете разницу? Лично я не собираюсь лезть Вираку в душу только затем, чтобы убить его веру, и не думаю, что кому-то надо этим заниматься. Поэтому не забывайте своё обещание! Вопросы?

От стремительности, с которой капитан подвёл итог своему рассказу, я растерялась и не нашлась, что сказать, хотя история произвела на меня впечатление.

— Вот и отлично! — капитан хлопнул ладонью по столу. — Поздравляю с посвящением в космические волки!

Он протянул мне остатки ликёра:

— Храните, пока не подвернётся ещё какой-нибудьхороший повод. Будем надеяться, он не заставит себя ждать…

Корабли такого типа, как наш, в Компании прозвали «чемоданами» за то, что пассажиров перед стартом как бы сдают в багаж — укладывают в капсулы для сна. Всего таких капсул девяносто; инженер-медик нужен, чтобы следить за ними. Если у кого-то из моих подопечных жизненные процессы чересчур замедлятся или он начнёт просыпаться, автоматика оповестит меня, и я приму меры.

Путь от Земли до точки входа в лаз занимает два дня, а от точки выхода до Гуоты — два месяца. Пока что полёт ничем не отличался от тренировочного, но смутное беспокойство, сродни предчувствию, вдруг овладело мной. Отчего-то подумалось: а что если мой первый рейс не будет благополучным? Может, рассказ капитана так растревожил меня? Самого его уже не было в кают-компании: после нашего разговора он отправился спать, чтобы затем сменить Вирака в рубке. Мне полагалось присматривать за «холодильником», но это можно делать и через переносной терминал,поэтому я убрала со стола и снова опустилась в кресло.

Интересно, будь я на месте Вирака, хватило бы у меня духу вновь отправиться в космос после такой аварии? Каково это — два месяца провести на корабле бок о бок с истлевшим трупом?

Я стала вспоминать всё, что знаю о пространственном лазе, соединяющем солнечную систему и систему планеты Гуота. В училище нам рассказывали, что природа и происхождениелаза пока не известны, но топология изучена на практике, и действительно, очень важно направлять космический корабль ближе к оси симметрии: длина лаза возрастает по мере удаления от центра. Зависимость там экспоненциальная. Обычно лаз проскакивают за несколько минут, но ничего не стоит сделать свой путь дольше на месяц-другой, а то и на несколько лет!

Порой в наше пространство — по ту или эту сторону лаза — выкидывает зонды «первой волны», а иногда и старые корабли, сделанные в то время, когда только начинали изучать лаз. Их экипажи погибли от того, что кончился кислород, или пища, или топливо в энергетической установке, а бортовые компьютеры уже после смерти людей бесстрастно продолжают отсчитывать десятилетие за десятилетием...

Сколько бы минут, часов или лет ни провёл корабль внутри лаза, время, измеряемое бортовыми приборами, всегда короче на двести тридцать секунд — это константа. Вот почему на обратном пути приходится подводить часы и вносить навигационные поправки.

Есть какая-то абстрактная теория, в которой эти двести тридцать секунд фигурируют не только с минусом, но и с плюсом. Это могло бы породить всякие чудеса с принципом причинности, но на практике ничего не подтверждается, поскольку Землю и Гуоту разделяют сотни световых лет. Теорию совсем недавно разработал некий чех — то ли Януш, то ли Якуш.

Аварии сейчас — большая редкость. Десятки кораблей с людьми и грузами ежегодно отправляются на Гуоту, доставляя всё необходимое для колонизации этой благодатной планеты, а затем успешно возвращаются на Землю, поэтому нет веских причин беспокоиться насчёт лаза. И всё же… Повинуясь внезапно возникшему желанию, я через свой терминал зашла в базу и набрала: «Денис Тепливцев».

Так… пилот второго класса: дата рождения, год смерти предположительно… допустил навигационную ошибку во время пространственного перехода… обнаружен Вираком, Улло… останки доставлены… похоронен… На фото — лицо крупным планом: умные глаза, большой, с залысинами, лоб, губы сложены в подобие лёгкой улыбки.

По ссылкам — какие-то списки участников, приказы о назначении, присвоении квалификации… Учебное видео стыковки орбитальной станции с транспортным кораблём Амадей (за пультом пилот, тогда ещё третьего класса, Тепливцев Д. А.) Видео с торжественного вечера, где курсантам лётного училища вручают дипломы…

А вот заключение экспертизы: состояние органов и тканей… отсутствие прижизненных повреждений… причина смерти: «предположительно, острая сердечно-сосудистая недостаточность». Всё правильно: капитан ведь говорил, что Тепливцев умер до того, как израсходовал ресурсы. Его смерть наступила не от голода, не от нехватки кислорода. Что же именно произошло?

В какой момент Тепливцев понял, что сбился с верного курса? Если бы он знал, что входит в лаз не там, а исправить курс уже не мог, то, наверное, сообщил бы по дальней связи на Землю. Выходит, он думал, что идёт правильно? Надо бы спросить капитана или Вирака, можно ли не заметить поперечный дрейф.

Уж Вирак точно сможет рассказать мне про дрейф и, наверняка, не только про него. Мне вдруг стало обидно за пилота, которого заставили покинуть кают-компанию. Этот скромный человек вызывал горячее сочувствие — особенно теперь, когда я знала, какие испытания ему пришлось пережить. Кроме того, меня не покидало чувство, что в рассказе капитана есть какие-то нестыковки. А ведь Вирак сам завёл разговор о Денисе Тепливцеве! Возможно, он нуждался в том, чтобы я его выслушала… Капитан не рад был этому разговору, но он не может мне запретить прямо сейчас отправиться к Вираку и расспросить того обо всём!

Когда я заглянула в рубку, приборную панель подсвечивал зелёный индикатор автопилота, а Вирак читал какой-то текст, выведенный на монитор, по виду — научную статью.

— Входите, Женечка! — пригласил меня Вирак. — Вам доводилось когда-нибудь сидеть в пилотском кресле? Я сделала реверанс и заняла место второго пилота по левую руку от Вирака:

— Никак нет, сэр! Благодарю за доверие, сэр! А где же штурвал, или, как говорят сухопутные крысы, — руль? Мы ведь не забыли его на Земле?

— Штурвал, Женечка, это анахронизм в нашем деле, — усмехнулся Вирак, — как и спасательный круг. Но мне нравится ваше чувство юмора. Мгер спит?

— Удалился в жилой отсек.

— О чём вы с ним толковали? Угощал вас байками?

— Капитан взял с меня обещание не болтать и рассказал про вашу аварию.

— Это он любит — взять обещание! Теперь будет вам его припоминать, ждите. Вот вы сейчас со мной болтаете, а он стоит в дверях и слушает.

Я невольно обернулась к люку, готовясь оправдываться, хотя с чего мне было чувствовать себя виноватой! Разумеется, там никого не оказалось.

— Видите? Я, как и вы, люблю пошутить, — продолжал Вирак. — Вы ведь о чём-то хотели меня спросить?

— Если начистоту, меня заинтриговал ваш тост, — призналась я.

— А Мгер только подлил масла в огонь вашего любопытства.

— Я сейчас смотрела, что есть в базе про Дениса Тепливцева…

— А про Улло Вирака не смотрели? Не смущайтесь, вы правы… Ничего существенного там про меня нет, как, впрочем, и про Дениса. Но мне всегда хотелось понять, почему люди вдруг начинают испытывать интерес, когда узнают, что к делу имеет отношение покойник? Словно одно это создаёт вокруг какую-то загадочность…

И знаете, что любопытно? Случается, разгадка не заставляет себя ждать, и действительно открывается какая-то тайна — конечно, не та, что мы ищем. С Денисом как раз такая история…

Долгие годы он любил одну женщину, Эмму. Этого нет в базе, хотя теперь её фамилия — Тепливцева.

— Она его вдова?

— Эмма была замужем за другим, имеет от него сына… Лет десять умудрялась хранить свой роман в секрете — не хотела уходить от мужа, чтобы у ребёнка были и мать, и отец. Когда Денис не вернулся из рейса, Эмма открыла всё мужу и подала на развод. Ужасная глупость, как сочли бы многие, — ещё и фамилию бывшего любовника взяла! А мне Эмма заявила, что иначе не могла, что, если бы она решилась на развод раньше, Денис наверняка был бы жив. Странные у неё представления о жизни — смесь религии с эзотерикой: якобы, всё, что с нами происходит, имеет свою цель. Взялась меня обвинять с этих позиций…

— Так вы знакомы с Эммой?

— Виделись один раз. Я передал ей для захоронения урну с прахом Дениса. Она оказалась его единственным близким человеком. Тело Дениса кремировали на Гуоте, где я по медицинским показаниям был вынужден провести немало времени после аварии. Потом на таком же «чемодане», как наш, вернулся на Землю. Эмма Тепливцева ждала меня в космопорте… Вам не скучно всё это выслушивать?

— Нет, что вы! Продолжайте, пожалуйста.

— После космического сна я чувствовал слабость, но Эмма очень хотела поговорить, и мы присели в кафетерии. Глаза её были влажными, а урну она всё время держала на коленях. Эмма уже знала многое о последнем полёте Дениса, но желала узнать всё. Она была дотошней любого из членов аварийной комиссии, всё восклицала: — «Как Денис не заметил дрейф?» — и трясла какими-то распечатками. А мне после «холодильника» только и хотелось — выпить кофе в тишине…

— Да, кстати! Я ведь тоже об этом думала!

— Не выпить ли кофе?

— Шутите… Впрочем, если хотите, сейчас принесу.

Я отправилась на камбуз и наполнила две термокружки, а когда вернулась в рубку, Вирак сидел, ссутулив спину, — в той же позе, что я его оставила. Он принял кружку у меня из рук и поблагодарил кивком.

— Вот вы, Женечка, говорите, что об этом подумали… И Эмма об этом подумала, и я об этом подумал. Всякий, кто разбирался с тем случаем, подумал: «Почему пилот не заметил дрейф?» Ответ лежит на поверхности, можно сказать, он очевиден.

— Приборы вышли из строя?

— Да вас, Женечка, хоть сейчас в аварийную комиссию! — сказал Вирак, как мне показалось, не слишком дружелюбно. — Легко найдёте там со всеми общий язык.

Заметив, что его тон задел меня, он, извиняясь, коснулся моей руки:

— Не принимайте на свой счёт! У меня на них зуб. Всё думаю: как это никому из экспертов не показалась убедительной мысль — если по приборам дрейфа не было, значит, корабль Дениса действительно шёл ровно по оси, с нулевым отклонением. Это нулевое отклонение у них встало как кость в горле. Мол, не бывает такого! Всегда, мол, есть хоть какая-то погрешность. Но редкая вещь, Женечка, — не значит невозможная.

Мне тогда ещё подумалось, что этот ноль, если разобраться, может многое объяснить, но я помалкивал, поскольку имел уже находчивость доложить о радиопереговорах с покойником. Очень мне не хотелось получить «белый билет»! Вирак махнул рукой и принялся через дозатор цедить кофе, а я замерла, понимая, что, если всё не испорчу неосторожным словом, должно быть, узнаю много интересного. Сейчас мне совсем не верилось, что пилот страдает или страдал помрачнением рассудка.

— Знаете, почему я вам всё это рассказываю? — продолжал Вирак. — Мне теперь опасаться нечего. Как вернёмся на Землю, напишу рапорт об отставке. Устал я, Женечка, да и возраст... Полёты эти, вахты… Поеду на Балтику, куплю моторку, рыбачить буду. Вы только Мгеру пока не говорите, пусть последний рейс пройдёт, как всегда.

Комиссия ведь тогда, Женечка, со мной обошлась, как с теми приборами — сочла вышедшим из строя. А я лишь рассказал всё, как было. То же самое могу и вам повторить: Денис связался со мной и сообщил, что принял мой сигнал бедствия, в телескоп видит дрейфующую рубку и начинает манёвр сближения. Меня всё это сильно озадачило: его я не видел и не понимал, как он может наблюдать меня; сигнала SOS я не отправлял; полёт проходил штатно, а рубка, в которой я сидел, уж никак не могла дрейфовать в пространстве отдельно от корабля, так мне тогда казалось.

Я дал ему отбой, а через несколько секунд реактор пошёл вразнос. Угроза взрыва, аварийная расстыковка, взрыв… Когда всё кончилось, и я пришёл в себя, Денис на вызовы не отвечал, зато его корабль мне легко удалось обнаружить. Он шёл по инерции нужным курсом, словно его специально направили ко мне. Через некоторое время мы сблизились настолько, что стала возможной стыковка. Внутри корабля я нашёл мумию пилота.

Есть ещё одна важная деталь — я рассказал о ней Эмме в том кафетерии, и до сих пор об этом жалею. Сначала я не хотел ей говорить, но она не щадила меня в своём горе, и я вынужден был защищаться.

Я уже говорил, что эта женщина в любом событии была склонна видеть какую-то высшую цель и постоянно искала взаимосвязь явлений. Я отметил это, когда она рассказывала мне про себя и Дениса. Не очень-то мне хотелось выслушивать её исповедь, но совестно было обидеть человека, перенёсшего потерю.

И вот, пересказав мне свой роман, замучив расспросами, она дала понять, что чуть ли не считает меня виновным в смерти любовника. Вроде как, высшие силы послали корабль Дениса, чтобы спасти меня, а его самого принесли в жертву ради этого спасения. Тогда-то я не выдержал и открыл ей мнение одного из специалистов по реакторам. Мнение это не вошло в итоговые выводы комиссии, но активно обсуждалось.

Расчёты показывают, что мгновенное появление в относительной близости массивного проводящего тела должно вызвать катастрофическое возмущение плазмы. Понимаете, о чём я? Корабль Дениса Тепливцеване не мог не спровоцировать взрыв моего реактора, если бы появился по эту сторону лаза мгновенно или, как ещё говорили, «дискретным образом». На практике это дискретное появление никогда не наблюдалось, оттого никто не взял на себя смелость включить его в официальный документ. Знаете, когда надо списать убытки, документы составляются по-особому… Но я уверен, что гипотеза верна!

Вы бы видели, как Эмма сникла, когда я ей всё это объяснил! Мне было жаль её, но в то же время я испытывал злость. Расстались мы холодно…

Тут я уже не могла смолчать: — Постойте! Теперь я ничего не понимаю! Началось всё с того, что мы помянули человека, спасшего вас после аварии, а теперь оказывается, что из-за него всё и случилось? Вернее, из-за его «дискретного», как вы говорите, появления… Значит, не будь того грузовика, не было бы и взрыва? Вы бы спокойно долетели до Гуоты?

— Я бы спокойно долетел до Гуоты… — эхом ответил мне Вирак и вдруг невесело рассмеялся. А я, глядя на него, неожиданно подумала о том, как много у этого человека седых волос.

— Я, Женечка, также легко, как вы сейчас, обращался с сослагательным наклонением, — продолжал Вирак, — пока некоторое время назад не познакомился с одной новой теорией. По первому образованию я физик, и кое-что сумел в ней понять. Вы слышали имя Якуба Тесаржа?

Теперь я вспомнила, как звали чеха, о котором в училище упоминал лектор по астрофизике:

— Вроде бы он выдвинул оригинальную теорию лаза, но она не нашла подтверждения.

— А помните, к чему там приводит допущение о смене знака временного инварианта на оси симметрии лаза?

— Ну, знаете! Я ведь не штудирую физику, пока идёт моя вахта… — я покосилась на монитор.

— А я, Женечка, весьма интересуюсь — с тех пор, как узнал, что при смене знака появляется второе решение в уравнении движения. Вы, конечно, пока не понимаете, к чему я клоню?

— Признаться, нет.

— Тогда слушайте: допустим, материальное тело движется ровно по оси симметрии лаза. Пусть это будет космический корабль, например, грузовик…

— Грузовик?

— Именно! — кивнул мне Вирак. — Он движется, и в какой-то момент времени в уравнении образуется второе решение, а значит, грузовик теперь находится и по ту, и по эту сторону лаза, причём, заметьте, появляется он на той стороне мгновенно или, как некоторые называют, «дискретно».

— Так вот вы к чему... — начала я, но Вирак продолжал говорить:

— Не будем углубляться в то, что означает «ровно по оси», не будем пытаться вообразить, как грузовик может быть и там, и здесь. Математически это возможно, спасибо Тесаржу.

Итак, за двести тридцать секунд до входа в лаз грузовик уже появляется на той стороне. А там, Женечка, что-то заставляет его изменить курс. Скажем, пилот принимает чей-то сигнал бедствия…

— С корабля, который он взорвал своим появлением?

— Правильней будет сказать не «взорвал», а «взорвёт». Взрыва ещё нет, уж здесь вы можете мне верить!

— Взрыва нет, а сигнал есть?

— И сигнал есть, и рубка… Во всяком случае, её видит пилот грузовика и начинает манёвр, который по другую сторону лаза оборачивается отклонением от оси; из-за него грузовик покидает лаз только через шесть лет.

— Значит, дрейф на входе всё-таки был? — совсем запуталась я.

— Если бы он был, — веско сказал Вирак, — приборы бы его зафиксировали. Да и второго решения тогда не существовало бы.

Повисла тишина.

— Не о том вы сейчас думаете, — произнёс через некоторое время Вирак.

— А о чём мне думать?

— Как все эти воплощённые математические абстракции переносит живой человек.

— Денис?

— Например, он…

— Да уж… Он этого не перенёс.

— Вот вам и разница между живым и неживым! Наверно, душа подчиняется другим уравнениям… Я, Женечка, всё думаю, что было бы с Денисом, не вздумай он меня спасать. Может, он и долетел бы благополучно до Гуоты? Я бы точно нет…

Мы снова замолчали, и тут переносной терминал, который я держала в руках, издал тревожный сигнал. На экране появилось сообщение, подсвеченное красным: у пассажира в ячейке номер девятнадцать повысился пульс. Такое же сообщение возникло на мониторе, прямо поверх статьи.

— У нас живчик, — констатировал Вирак.

— Сейчас убаюкаю! — заверила я его и поспешила в «холодильник».

Когда во время полёта кто-то из пассажиров начинает просыпаться прямо в капсуле, он может пострадать — захлебнуться гелем или задохнуться, если не увеличить подачу кислорода. Моя обязанность — как можно скорее вернуть такого «живчика» в состояние сна. Но здесь надо соблюдать осторожность: препараты, которые вводятся в кровь через катетер, действуют медленно из-за низкой температуры. Если переборщить, возможен кумулятивный эффект, и тогда живчик превращается в свою противоположность.

Случалось, пассажира доставали из капсулы, когда он по какой-то причине просыпался слишком быстро. Продолжать полёт ему приходилось, деля скромное жилое пространство с экипажем. Если разбудить несколько человек, не избежать проблем с пищей и кислородом. Однажды разом проснулись шестеро; тот полёт превратился для всех в борьбу за жизнь.

Дальнейшие события показали, что нам грозит не меньшая опасность. Началось всё с того самого живчика из девятнадцатой — биотехника Игоря Анатольевича Анашина, тридцати восьми лет, хронических заболеваний нет — так значилось в сопроводительном файле. Перейдя из рубки в «холодильник», я тут же набрала команду на пульте капсулы номер девятнадцать: два кубика Морфолайта в течение получаса. Странным образом сонный коктейль не произвёл на Анашина никакого действия: уже до истечения срока пришлось добавить один за другим ещё два кубика, а кроме того, поменять состав дыхательной смеси. Смесь без необходимости не трогают, но иного выхода не оставалось. Казалось, в итоге я всё сделала правильно: пассажир успокоился, и я, проторчав возле него минут сорок, собралась уже уходить, как он вдруг начал «жмуриться» — давление и пульс упали, дыхание — в красном секторе.

Когда такое происходит, медлить нельзя! Со всей поспешностью ввела ноль пять адреналина, снова поменяла состав смеси, температуру — вверх на три градуса…

Вроде, стабилизировала! Сквозь колпак капсулы и слой прозрачного геля виднелось неподвижное лицо в дыхательной маске. Каких сюрпризов мне ещё ждать от этого пассажира? Запустила программу постепенного выведения всех параметров на прежний уровень…

Следующие сорок часов миновали без происшествий. Пару раз я прилегла ненадолго, чтобы восстановить силы, но большую часть времени провела в «холодильнике». Тогда ещё можно было сменить курс и вернуться на Землю, но кто знал, что Анашин — только «первая ласточка»? Когда это выяснилось, сворачивать было поздно: наш корабль стрелой нёсся к лазу, как к гигантской мишени, не имея возможности уклониться, и, чтобы не сгинуть, оставался один путь — метить в яблочко.

Критическая ситуация на борту сложилась, когда мы уже вышли на финальную часть траектории перед лазом. На этом участке выполняют лишь незначительные завершающие коррекции — капитан взял их на себя. Вирак также был в рубке, и, когда медицинская система выдала новое сообщение, он пришёл в «холодильник», обеспокоенный. Я тоже встревожилась не на шутку, увидев, что на этот раз просыпаются сразу трое, и один из них — Анашин — уже повторно.

Я бегала от капсулы к капсуле; Вирак некоторое время наблюдал молча, а затем связался по интеркому с капитаном:

— Мгер, у нас проблемы.

Ситуация быстро усугублялась. Успокоить живчиков было непросто, приходилось вводить дополнительные дозы препаратов, после чего подопечные на какое-то время стабилизировались, а затем принимались загибаться, но стоило их взбодрить, как всё начиналось по новой, только ещё более выраженно. Кроме того, к тем трём добавились ещё два живчика, а затем ещё три. Вирак уже не стоял в стороне, а вовсю помогал мне. Капитан доложил обо всём на Землю, но в сообщениях, которые приходили оттуда с большой задержкой, не было ничего, что могло бы нам помочь.

Я чуть не плакала от отчаяния: теперь не меньше трети пассажиров накрыла непонятная эпидемия. Их кидало из крайности в крайность — от аномальной активности до угасания; я чувствовала — ещё немного, и они начнут просыпаться или умирать. И то и другое означало катастрофу.

Уже и капитан присоединился к нам. Я велела ему, как и Вираку, выбирать тех пассажиров, чьё состояние только сменило фазу, и, если пассажир начинал просыпаться, — вводить половинную дозу Морфолайта, а если «жмуриться» — четверть адреналина. Это отчасти сглаживало колебания и давало мне больше времени. Мы метались по «холодильнику», как ужаленные.

— Мгер! — позвал вдруг Вирак, мельком глянув на монитор. — Мы вот-вот войдём в лаз, а в рубке никого!

— Не отвлекайся! Ровно по оси идём… Евгения! — перебил капитан сам себя. — В семьдесят шестой — пульс десять! Бросив всё, я кинулась к капсуле номер семьдесят шесть.

— Стой! — закричал капитан, и я не сразу поняла, что это он Вираку, а не мне. — Куда?.. Пилот, вернитесь немедленно!

Не было времени размышлять, зачем Вирак покинул «холодильник», я знала одно — теперь надо ещё быстрее реагировать на мерцание красных ламп, которые уже вспыхивали и гасли чуть ли не над каждой второй капсулой. Где-то на краю сознания раздавалась перебранка — капитан, не прекращая программировать капсулы, орал в гарнитуру, а Вирак отвечал ему из рубки по интеркому: «Мгер, нельзя по оси! — Отставить! — Второе решение! — Угробить нас хочешь? — Отклонение ноль! — А дрейф лучше? — Ты не знаешь! — Прекратить манёвры!»

Они кричали ещё что-то, но я совсем перестала их понимать, потому что услышала звук зуммера, означающий, что у кого-то из пассажиров остановилось сердце. Дальше всё было как в тумане. Я заметалась, слабо соображая, что делаю.

— Конец… — прошелестел в динамиках голос Вирака, неожиданно спокойный. — Не слезть с оси. Как в колее сидим.

Лампы теперь непрерывно горели красным, зуммер не смолкал. Всё случилось в какие-то несколько мгновений. Ноги у меня подкосились: этот повсеместный красный свет свидетельствовал о гибели всех пассажиров. Делать реанимацию? Но кому из девяноста?!

И в тот момент, когда, казалось, я упаду без чувств, колпак капсулы номер девятнадцать содрогнулся от сильного удара изнутри. Игорь Анатольевич Анашин бился внутри прочного кокона. Тело его выгибалось, пальцы скребли пластик. Капитан, не теряя времени, дёрнул рычаг толкателя. Чавкнул пневмослив, мгновенно высасывая гель, лафет с капсулой выкатился из общего ряда, крышка мягко поднялась. Капитан склонился над капсулой и тут же отступил, пропуская меня. Даже у того, кто далёк от медицины, не возникло бы сейчас сомнений: человек, неподвижно лежащий в капсуле, мёртв уже не один день.

Мы с Анашиным сидели в «холодильнике» — он в откидном кресле, я на сложенном вдвое надувном матрасе, служившем мне постелью вот уже три «ночи». Можно было бы поговорить и в кают-компании, но с тех пор, как мы миновали лаз, я никак не могла избавиться от навязчивого страха: казалось, стоит на минуту покинуть «холодильник», как с пассажирами случится что-нибудь ужасное. Даже сейчас я то и дело окидывала взглядом ряды ламп над капсулами. Все восемьдесят девять индикаторов неизменно оказывались зелёными; их вид дарил мне покой.

— Игорь! — обратилась я к Анашину, стараясь, чтобы голос мой звучал по возможности мягче. — Вы уже чувствуете себя лучше, поэтому я хочу сейчас по поручению капитана записать ваши показания. Это нужно для отчёта о… внештатной ситуации, которая произошла на нашем корабле. Вы готовы?

Анашин кивнул. Я включила камеру:

— Сегодня шестые сутки полёта, время четырнадцать часов двадцать минут, беседу с пассажиром Игорем Анашиным проводит инженер-медик Евгения Лыженкова. Игорь, расскажите, пожалуйста, события, как вы их запомнили со старта и по сегодняшний день.

— Старта я, разумеется, не запомнил, — развёл руками Анашин. — Помню, как приехал в космопорт вместе с другими членами биологической группы. Сдал багаж, прошёл медицинский контроль и необходимые гигиенические процедуры. Дальше меня проводили на корабль, вот в это помещение. Я разделся, лёг в ячейку для сна. Вы мне поставили катетеры, надели на лицо маску…

Потом я, видимо, уснул. Мне говорили, снов не будет, но, кажется, я видел какие-то кошмары. Очнулся от сильного холода и удушья. Попытался встать, но не смог. Мне показалось, я нахожусь в тесном гробу, глубоко под землёй, в темноте. Было очень страшно от того, что я умер — так я чувствовал тогда. Именно умер, а не похоронен заживо! Анашин замолчал и обнял себя руками за плечи, словно ему стало зябко. В отсеке было тепло, ведь охлаждаются только капсулы, но мне показалось, мой собеседник дрожит.

— Всё в порядке? — спросила я.

Анашин кивнул, собираясь с мыслями:

— Есть афоризм про смерть — насчёт того, что её нет, когда мы есть и наоборот. Человек не может знать о том, что умер, ведь тогда он уже не существует — вот в чём смысл афоризма… Но я знал! Не могу передать этот ужас: я рвался вон из гроба, и в то же время понимал, что из моего неподвижного, мёртвого тела мне не выбраться никогда!

Затем что-то произошло: крышка гроба откинулась. Оказалось, я лежу в капсуле. Рядом были капитан, пилот и вы. Царила суматоха, это и была, собственно, «внештатная ситуация», как я теперь знаю. Существовала опасность для остальных пассажиров. Вы объяснили мне, что я проснулся и продолжу полёт вне капсулы, а пока должен лежать. Однако это ничего не меняло! Я дышал, отвечал вам, наблюдал со своего места за происходящим, но был мёртв! Это несоответствие давило со страшной силой, а потом как будто какая-то оболочка лопнула — смерть, находящаяся до того внутри меня, прорвалась наружу. От этого полегчало, словно начало выравниваться давление по обе стороны некой преграды. Я ощутил, что сознание уходит, а вместе с ним и жуткое противоречие, леденящее душу. В этот момент мне показалось, кто-то с шумом упал на пол. Возможно, это были вы, или капитан, или пилот, а то и все вместе.

Мне делали реанимацию — это я знаю с ваших слов. Потом я пришёл в себя. Было плохо, однако ощущение, что я мёртв, пропало. Вы оказали мне помощь, и теперь я чувствую себя значительно лучше, спасибо огромное за заботу! Остальные пассажиры вроде бы умерли, но потом оказались живы. Это произошло из-за каких-то неизученных свойств пространственного лаза — так считает пилот, а может, и капитан. Чтобы пролить свет на случившееся, и затеян этот отчёт, так я понимаю…

— Вы понимаете верно. По вашим словам, вы очнулись как будто в гробу. Скажите, это было до прохождения нашим кораблём лаза или после?

— После.

— Почему вы так считаете?

— Дайте подумать… Нет, я ошибся — до прохождения. Вот как было: мою капсулу открыли, затем прошло немного времени, и пилот сказал, что корабль сейчас войдёт в лаз, а в рубке никого нет. Он хотел кинуться в рубку, чтобы поменять курс или что-то вроде того, но капитан запретил ему это сделать.

— Пилот поменял курс?

— Нет, ведь капитан запретил ему уйти.

— Так он не пошёл в рубку?

— Здесь было много дел, и он остался, чтобы помогать вам и капитану.

— Вы точно это помните?

— Да, он сказал: «Тогда нам конец, потому что теперь не выбраться из колеи». Кажется, он считал, что капитан совершает ошибку, но подчинился. Потом раздался тревожный сигнал, зудящий такой, и пилот крикнул: «В девятнадцатой остановка сердца!»

— Игорь, я хочу уточнить: вы всё это наблюдали, лёжа в открытой капсуле?

— Да, вы запретили мне вставать. Потом пассажиры начали умирать один за другим, так я понял по вашей реакции. И вы, и капитан, и пилот были ошеломлены. Дальше мне стало плохо, а рядом кто-то из вас упал — прям-таки рухнул на пол, если судить по звуку.

— Вы знаете, в какой капсуле лежали до того, как проснулись?

— Да, вон в той, которая сейчас пуста.

— Какой у неё номер?

— Сейчас экран выключен, но судя по тому, что перед ней восемнадцатый номер, а после — двадцатый, моей была девятнадцатая… Погодите... Ничего не понимаю!

— Игорь, не волнуйтесь, пожалуйста! Давайте сменим тему? Вы упомянули, что во время сна видели кошмары. Не припомните, что именно вам снилось?

— Определённо сказать не могу, но всё крутилось вокруг того, что я умираю в каком-то путешествии.

— Игорь, спасибо за подробный рассказ! Вам многое пришлось перенести, но, уверена, дальше всё будет хорошо! На Гуоте вашу группу и вас лично ждёт интересная и очень важная работа!

Я выключила камеру. Анашин подошёл к девятнадцатой капсуле и долго смотрел внутрь.

— Скажите, что всё-таки со мной произошло? — спросил он наконец.

Я вспомнила свои удивление и ужас при виде тронутого разложением трупа в открытой капсуле. А затем, когда зуммер неожиданно стих и все лампы в один миг из красных стали зелёными, из капсулы раздался агональный хрип, какой бывает, когда жизнь покидает тело. Тот, кто минуту назад был безвозвратно мёртв, умирал у меня на глазах, и я не могла допустить этой смерти…

— Что бы с вами ни случилось, — заверила я Анашина, — это в прошлом!

«От капитана пассажирского судна БН-321,на Гуоту, в центр управлениями полётами, радиограмма.

В дополнение к изложенному ранее направляю файлы с данными по траектории на участке до входа в пространственный лаз. Согласно записям бортовых приборов, на расстоянии до входа 2,476 характерных диаметров лаза по Бойеру траектория судна совпала с осевой (отклонение 0,001 дельта ноль).

На расстоянии 0,138 диаметра пилотом, в нарушение моего приказа, о чём подан рапорт, была предпринята неудачная попытка изменения траектории. Как впоследствии было установлено, корабль находился в «потенциальной яме», то есть при удалении от оси испытывал значительную возвратную силу, пропорциональную четвёртой степени отклонения. Коэффициент пропорциональности возрастал по мере приближения к лазу. Природа данной силы неизвестна и не учтена в бортовом ПО, её действие привело к нестабильности курса и колебаниям вокруг оси с начальной амплитудой 0,280 дельта ноль.

Как я уже докладывал, в указанное время наблюдались периодические нарастающие нарушения стазиса в пассажирских ячейках. Компьютерный анализ показывает корреляцию цикличности нарушений с курсовыми колебаниями. Соответствующие файлы прилагаю.

На текущий момент полёт проходит штатно, расчётное время прибытия на Гуоту — пятьдесят пять суток. Экипаж и пассажиры чувствуют себя хорошо, в том числе и пассажир Анашин».

Я на куриной ферме — той самой, где была на экскурсии в пятом классе. Внутри модульного курятника Чангминг Моу вручает мне пластиковый бокс с яйцами; я знаю, их там ровно девяносто. Первооткрыватель Моу такой же, как на известной фотографии, только скафандр на нём из странной зеркальной ткани. Он зеркальный, потому что Моу давно погиб при посадке на планету, имя которой дал; имя это означает на его языке «вторая Земля».

— Go out! — говорит Моу и указывает на дверь. Из-за его акцента это звучит как «Гуота!».

На улице раннее утро: солнечные лучи едва пробиваются сквозь листву тополей, на траве роса. Снаружи меня ждут капитан и пилот Вирак. Капитан ведёт нас прочь от курятника. Оглядываясь, я замечаю, что, оказывается, это был космопорт.

Наш путь не близкий — сначала мы дойдём до моста, и лишь где-то далеко, на том берегу реки я смогу отдать яйца тем, кто будет нас ждать, а пока я должна беречь их, ведь внутри живые цыплята.

Мы шагаем лугом — капитан, следом Вирак, а позади я. Кругом всё пестрит от полевых цветов: и не подумаешь, что это серьёзное задание, а не тренировка!

Невдалеке чей-то след: трава примята, образуя подобие тропинки; капитан ведёт нас туда. Тропинка становится всё заметнее, вот она уже глубокая, как колея. Теперь сойти с неё непросто.

Солнце скрылось в дымке. Я с тревогой смотрю по сторонам и вдруг понимаю: мы давно взошли на мост. Неширокая, заросшая травой полоса земли уходит в туман; посреди неё пролегла наша тропинка, прямая, как струна, а по обе стороны — обрыв. Далеко внизу бескрайняя река — зеркальная, словно скафандр Моу, и чёрная, оттого, что ей нечего отражать. Бабочка в своём прихотливом порханье случайно вылетает за пределы моста и тут же, подобно сухому листу, падает в пропасть. Я хочу подойти к краю и посмотреть, но мне страшно.

Лёгкий стук раздаётся из бокса, это цыплята пытаются разбить клювами скорлупу. Если они вылупятся сейчас, мы все погибнем.

— Нам нельзя идти по оси! — кричит Вирак. — Я приму второе решение!

Он выскакивает из колеи,и от этого в одночасье меняются правила, которым до сих пор подчинялось всё окружающее. Мост легонько вздрагивает, как корабль, отошедший от причала. Чтобы идти вперёд, нам теперь приходится пятиться, а Вирака к тому же несёт то влево, то вправо от тропинки, и он никак не может сообразить, в какую сторону переступать, чтобы выровнять направление.

Я баюкаю бокс, как люльку с ребёнком, но это не помогает: стук клювов всё сильнее, и вот уже одно яйцо трескается. Я беру его в руку, дышу на него, чтобы согреть новорожденного цыплёнка, но на ладони какая-то гадость — яйцо оказалось тухлым. С омерзением стряхиваю с ладони липкий комок вместе с остатками скорлупы.

— Что со мной произошло? — спрашивает сзади Анашин.

Наше продвижение по мосту замедляется, а потом прекращается вовсе. Теперь сколько ни шагай — хоть вперёд, хоть назад, остаёшься там же. Убедившись в этом, мы останавливаемся. Все понимают: мы можем долго дрейфовать на плавучем острове, но так и не выберемся на берег. Трава пожухнет, и мы умрём вместе с ней. Горькая обида стискивает горло. И вдруг впереди, в тумане, мелькает зеркальный скафандр.

Человек в скафандре без шлема шагает нам навстречу. Он остаётся на месте, но от его шагов мост приходит в движенье, как лента эскалатора, и несёт нас вперёд. Туман рассеивается; я вижу, что там, где идёт человек, уже берег. Зеркальная ткань скафандра блещет на солнце при каждом шаге. Вирак узнаёт нашего спасителя и машет ему рукой, тот улыбается и машет в ответ. Кто же это?

Знакомое лицо всё ближе: высокий лоб, весёлые морщинки в углах проницательных, умных глаз… Я плачу, ведь мы могли остаться там, меж берегов мёртвой реки, но теперь всё позади благодаря этому человеку. «Денис!» — вспоминаю я наконец его имя. — «Денис Тепливцев!» — и просыпаюсь…